TRAVKIN-
MUSEUM.RU

Обращаясь к теме жреческого сословия Древней Руси, Б.А. Рыбаков указывал на общую скудность письменных сведений о волхвах: "в дошедших до нас источниках (преимущественно церковного происхождения) эта тема умышленно не разрабатывалась, и фигуры языческих волхвов появлялись на страницах летописей лишь в исключительных случаях, когда им удавалось увлечь за собой чуть ли не целый город"¹. За время, прошедшие после опубликования исследования Б.А. Рыбакова, письменных источников о раннесредневековых русских волхвах не прибавилось. Тем более ценными представляются новые источники, получаемые в результате археологических исследований

Уникальным, на наш взгляд, и безусловно заслуживающим внимания является изобразительный источник с территории плесского раннесредневекового посада, из слоя 2 пол. XII - нач. XIII вв. (рис. 1). Находка представляет собой обломок стенки сосуда с четким и крупным процарапанным изображением. Перед нами фигура человека в долгополой одежде. Контур одежды прямой, хотя слабо прочерченная полоса поперек фигуры может обозначать опояску. Руки человека расставлены в стороны; они изображены схематично, двумя пересекающими фигуру параллельными горизонтальными полосами. Окончание правой руки выходит за пределы изобразительного пространства. В левой же руке человек, по нашему мнению, держит перед собой бубен: таковой угадывается в пятигранной фигуре, обозначающей, очевидно, овал (овальный бубен для начертания технически труден, как и любые другие закругления). Голова обозначена отчетливо, но также очень лаконично; угадывается профиль лица с акцентированным носом. На голову водружена конусообразная шляпа с полями.

Рисунок, по нашему мнению, представляет собой изображение камлающего волхва. Такому выводу как будто бы соответствуют все характеристики внешнего вида человека на плесском рисунке. Долгополая одежда с рукавами, судя по средневековым изображениям, для волхвов традиционна. Она, правда, может считаться обычной (как верхняя одежда) для всех слоев населения - единственным исключением можно назвать профессиональных военных, для которых она неудобна, поскольку сковывает движения в бою; в качестве верхней одежды воины предпочитали плащи. Однако в рассматриваемом нами вопросе как раз этот нюанс и является особенно важным: ведь начертание на керамике, следовательно, не может представлять собой изображения воина со щитом, с чем мог бы ассоциироваться рисунок на первый взгляд.

Головным убором здесь также является отнюдь не воинский шлем, а колпак с отворотами или шляпа с полями. Последнее в разных вариантах мы находим на тех немногих древнерусских рисунках, которые исследователи увязывают с изображениями волхвов. Таково начертание человека в шляпе, оставленное кем-то в XIII веке на стене знаменитого Софийского собора в Новгороде: исследовавшая его Ю.И. Никитина не без основания говорит о рисунке скомороха (волхва)². Еще более интересна характеристика, данная В.П. Даркевичем по поводу одного из антропоморфных изображений браслета-наруча из Старой Рязани: "в средней арочке браслета музыкант в скоморошьем колпаке играет на крыловидных пятиструнных гуслях"³. Исследователь подтверждает традиционность такого головного убора для людей, напрямую связанных с организацией языческих культовых действий. И верно: на наруче, где изображены культовые действия, все мужские головы увенчаны такими уборами. Все они повернуты в профиль, а контуры их лиц, к тому же, обнаруживают удивительное иконографическое сходство с рассматриваемым нами плесским изображением (сходство определяется выступающей нижней частью лица, от кончика носа до подбородка).

Бубен как атрибут камлания традиционен в равной мере для сибирского шамана и верхневолжского волхва, свидетельства чему мы также находим в древнерусских летописных миниатюрах⁴. С.И. Дмитриева пишет, что название шаманского бубна "куддес" имеет прямую связь с кудесами, упоминаемыми в Стоглаве и иных письменных памятниках XVI-XVII веков, что дало основание В.К. Алимову прийти к следующему выводу: встречаемое в упомянутых документах выражение "кудес бьют" означает "бьют в бубен"⁵. Нетрудно также догадаться, что с бубном связано и одно из названий волхвов: "кудесники". Что же касается практики волхования в малом древнерусском городе, то в применении бубна можно усмотреть отчетливую преемственность в числе многих других примет этнокультурной преемственности домонгольского Плеса и ближайшего к нему финского протогорода (Алабужский городок). Достаточно вспомнить алабужские находки: модель бубна и костяное основание колотушки, которой пользовался один из местных чудских волхвов⁶. В целом же одни только атрибуты волхования (в рассмотрении разных авторов) уже позволяют указывать на прямую генетическую связь древнерусских волхвов с шаманизмом эпохи неолита-бронзы в данном регионе⁷.

При всей лаконичности рассматриваемого нами рисунка, он очень выразителен и динамичен. Есть основания полагать, что человек, оставивший его, в момент начертания находился в возбужденном состоянии. Он рисовал в порыве чувств, на каком-то душевном подъеме - вероятнее всего, в процессе эмоционального рассказа, камлания. Рисунок, по нашему мнению, представляет собой яркий образец так называемого "мобильного искусства". Начертанный волхвом в процессе культового действия, он, вероятно, служил сиюминутной иллюстрацией к рассказу о традиционном "шаманском" путешествии по мирам, чем, по сути дела, и является процесс камлания с бубном.

Прямые аналоги плесской находке в древностях русских городов нам не известны. Примеры есть, однако, в древностях сибирских шаманских народов. Если обратиться к серии гравированных камней, собранных Ю.В. Гричан, то мы сразу увидим как минимум две интересные черты сходства. Во-первых, шаман с бубном, колотушкой или луком в руке изображается обязательно в профиль. И, во-вторых, начертанная фигура почему-то всегда обращена лицом вправо (относительно зрителя)⁸. То же самое мы наблюдаем на плесском рисунке - а равно и на упомянутой выше древнерусской летописной миниатюре, изображающей волхва с бубном! Было бы заманчивым усмотреть в таких совпадениях наличие некоего древнего канона, который имел широкое распространение в северной лесной зоне Евразии, а в русскую культуру мог попасть, очевидно, из автохтонной финской.

То, что малый город Плес был сферой деятельности именно местных чудских волхвов, сомнений у нас не вызывает, даже если учесть одно только зримое присутствие в составе жителей Плеса представителей коренного волжско-финского населения (в том числе, вероятно, и бывших жителей финского Алабужского городища). Подтверждением служат прослеженные раскопками остатки сложных ритуалов, потерянные ритуальные вещи и следы их производств, прямые свидетельства камланий, и, наконец, факт наличия общегородского раннесредневекового святилища Оставленное на керамике изображение волхва укрепляет нашу уверенность в данном выводе.

П.Н. Травкин

Copyright © http://www.travkin-museum.ru
All rights reserved
travkin-museum@mail.ru